РАДИ ГРЯДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ

«Простой, скромный до застенчивости человек с умными, вдумчивыми, удивительно добрыми глазами, всегда радушный, ясный, внимательный и участливый, всегда правдивый, просветлённый непрерывным общением с искусством», – вспоминал о Третьякове И. С. Остроухов. А вот свидетельство литератора И. Н. Полевого: «Я ожидал встретить человека обычного коммерческого типа: рослого, осанистого и плотного, с твёрдой поступью и смелой уверенностью во взгляде – и вдруг увидел перед собой высокого, но очень худощавого человека неопределённых лет, несколько сутулого, с небольшой бородой и небольшим хохолком, от которого его длинное и узкое лицо казалось ещё более длинным и узким... На нём заметно было некоторое утомление, которое отражалось отчасти и в небольших темно-карих глазах... Усевшись передо мной на кожаном стуле, Павел Михайлович чуть-чуть отклонился от стола, склонив голову набок, сложил крест-накрест свои худощавые, длинные руки с тонкими и красиво обрисованными пальцами, вперил в меня свои глубокие, вдумчивые глаза и замолк.... Ни звука! Говори, мол, ты, если тебе нужно, а я и помолчать не прочь... Точь-в-точь как на известном репинском портрете».

Репин И. Е.

 Портрет П. М. Третьякова, 1883

Действительно, портрет Павла Михайловича Третьякова, который сейчас украшает репинский зал Третьяковской галереи, очень напоминает это описание. По замечанию князя Щербатова, во внешнем облике Третьякова «было что-то не то от угодника, не то от Достоевского». Молчаливым, меланхоличным аскетом представлялся он большинству знавших его людей. Поразительную скромность Третьякова отмечают все, кто его знал. Из переписки мы знаем, чего стоило знаменитому критику В. В.Стасову получить сведения о его биографии в конце жизни. «Вы говорите, что я виноват тем, что упорно отказывал в сообщении Вам фактов?  Как же я мог бы сообщить факты, когда всем своим существом страстно желал, чтобы не было статьи обо мне, я всегда говорю то, что чувствую, или молчу; и я Вас очень и несколько раз просил не писать обо мне», – писал Третьяков Стасову, огорчённый его статьёй. Павел Михайлович не любил говорить о себе, всячески избегал шумихи вокруг своего имени. Он совершал своё служение тихо, как бы незаметно, одержимый одной великой целью – создать первую национальную общедоступную галерею русского искусства.

В 1892 г. Третьяков подарил Москве свою галерею русского искусства. По масштабу дар Третьякова Москве, – а в 1892 г. это было 1700 единиц хранения, – сопоставим с такими коллекциями, как галерея Тейт в Англии или картинная галерея Эрмитажа. Ещё известный критик В. Стасов отмечал, что собрание Третьякова – это явление уникальное в мировой практике. Крупнейшие иностранные картинные галереи складывались на протяжении столетий. П. М. Третьяков собрал свою коллекцию практически один, без помощников за 35 лет, оплачивая из своих средств картины собрания.

П. М. Третьяков происходил из старого, но небогатого купеческого рода. Его отец, Михаил Захарович Третьяков, торговал полотняным товаром в Москве, в торговых рядах на Красной площади. Мать, Александра Даниловна, также была дочерью купца. Павел Михайлович родился в 1832 г. и был старшим среди восьмерых детей. По обычаям того времени дети получили домашнее образование, мальчики помогали отцу в лавке.

В1851 г., уже после смерти отца, семья Третьяковых (сестры Павла Михайловича, его младший брат Сергей, муж старшей сестры В. М. Коншин, сам Павел Михайлович) купила новый дом – двухэтажный особняк в приходе церкви св. Николая в Толмачах. Дом этот – типичная московская усадьба с обширным двором и садом – был построен ещё в XVIII в., пережил пожар Москвы. Пройдут годы, и здесь останется жить лишь П. М. Третьяков со своей семьёй. Дом обнесут пристройкой, где разместится его обширная галерея. Нынешняя Третьяковка по-прежнему хранит в себе отдельные помещения старого московского особняка Третьяковых, хотя всё здание сильно перестроено и расширено.

Из каких средств приобретались знаменитые картины Третьяковки? Павел Михайлович сумел не только сберечь свою долю отцовского наследства, но и значительно приумножить этот капитал.

Павлу Михайловичу Третьякову и его брату, Сергею Михайловичу, принадлежала Новая Костромская мануфактура льняных изделий. Это было передовое по тем временам предприятие, которое приносило немалый доход. Коммерческие дела шли успешно, мануфактура процветала, и это требовало от Павла Михайловича неустанного труда и забот. Кроме того, Третьяковы владели магазинами на Ильинке и на Никольской улице в Москве, где продавалась продукция фабрики, а также самые разные ткани, которые привозили в том числе и из-за границы. Тем не менее семья Третьяковых никогда не была очень богатой. Но на создание своей галереи Павел Михайлович тратил огромные по тем временам деньги. Что же побуждало его именно так распоряжаться своим состоянием?

Русская православная этика так определяла главные идеалы человека: почитание добра, души, справедливости, правды, не стяжательства. Это отразилось в русской пословице: «Лишнее не бери, карман не дери, души не губи». К богатству, накопительству в народе относились подозрительно, считали, что большое богатство связано с грехом. Идея богатства ради богатства была чужда русскому человеку. Считалось, что только с помощью неустанного и самоотверженного труда человек приближается к Богу, преодолевая свою греховную природу. Известно, что Павел Михайлович Третьяков был усердным прихожанином церкви св. Николая в Толмачах. Храм этот находился рядом с домом Третьякова. Несколько лет назад этот храм XVI в. был реконструирован и стал частью комплекса Государственной Третьяковской галереи. Сейчас там вновь проходят церковные службы. Специальной мемориальной плитой в храме на полу отмечено место, где обычно стоял на службе П. М. Третьяков.

Дом Третьяковых в Толмачах, 1890-е гг.	Церковь Николая Чудотворца в Толмачах.  Вид со двора владения Третьяковых, 1862 г.

С самого начала собирательства, с 50-хгг. XIX в., Третьяков задумал не личную коллекцию, а общественную галерею. Уже по завещанию 1860 г. (Третьякову тогда было всея 28 лет!) нажитый капитал предназначался им для устройства в Москве «художественного музеума или картинной галереи». К счастью Павел Михайлович сам успел воплотить свой замысел, в течение почти 35 лет планомерно шаг за шагом, создавая своё знаменитое собрание русского искусства. Уже в конце жиззни в письме к дочери Павел Михайлович так объяснит смысл своей деятельности: «Моя идея была, с самых юных лет, наживать до того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу, народу в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь».

На протяжении всей жизни П. М. Третьяков напряженно трудился – и по торговым делам, и по созданию галереи. «Павел Михайлович вставал одним из первых в Москве... и просиживал до часу ночи. Когда он успевал спать – оставалось загадкой... Я уверен, что он умер бы от скуки, если бы его заставили ничего не делать», – вспоминал один и служащих его фирмы. Большую часть дня он посвящал торговым делам – проверял счета, лично вникая во все торговые операции, навещал магазин. «Он был душой всего дела. Он вёл всю отчётность и расценки, доставал деньги в момент закупки льна», – вспоминала дочь П. М. Третьякова А. П. Боткина. Каждый год Павлу Михайловичу приходилось бывать на Нижегородской ярмарке, ездить в Кострому на фабрику. Самое поразительное. что при этом он ежедневно находил время для занятий искусством! Его день был расписан по минутам, и этот рабочий режим никогда не нарушался. Домашние вспоминали, что по Павлу Михайловичу можно было сверять часы. Он не любил пустых развлечений не принимал праздных гостей.

«Чего не делают большие общественные учреждения, то поднял на плечи частный человек и выполняет со страстью, с жаром, с увлечением и – что всего удивительнее – с толком. В его коллекции, говорят, нет картин слабых, плохих, но, чтобы разбирать таким образом, нужны вкус, знание», – писал В. Стасов, восхищаясь приобретениями Третьякова, а часто и негодуя, что они уходят мимо петербургских коллекций.

Откуда у потомственного купца Третьякова эти вкус и знания? Он не имел никакого специального образования, только домашнее обучение грамоте и практический торговый опыт в лавке отца. Павел Михайлович Третьяков – поразительный пример того, чего может достичь человек с помощью самообразования. Он всю жизнь учился – постоянно читал, размышлял. Современники вспоминают, что часто видели фигуру читающего Третьякова в повозке – он был так увлечен чтением, что не замечал ничего и никого вокруг. Времени на чтение было мало, вот и приходилось читать в дороге...

П. М. Третьяков был страстным путешественником. В двадцатилетием возрасте онвпервые поехал в Петербург и был поражён, очарован обилием художественных сокровищ в этом городе, внимательно изучил коллекцию Эрмитажа. «Поездка эта, по-видимому, сыграла решающую роль в жизни Павла Михайловича», – вспоминает А. П. Боткина. С того времени он начинает серьёзно увлекаться искусством. В Петербурге Третьяков познакомился с частной коллекцией русской живописи видного сановника и государственного деятеля Ф. И. Прянишникова. Возможно, именно после знакомства с этой коллекцией, где были первоклассные произведения Д. Г. Левицкого, Ф. Алексеева, В. Боровиковского, К. Брюллова, у Павла Михайловича появилась мысль собирать картины русской школы живописи.

Огромное влияние на формирование Третьякова-коллекционера оказали путешествия за границу. Почти ежегодно он вместе семьёй, а иногда один ездил в Европу. Из писем Павла Михайловича мы узнаём о его впечатлениях от музеев и художественных выставок Италии, Франции, Германии, Испании. Накапливались знания, опыт, появилось в самое феноменальное художественное чутьё, которое так восхищало знатоков. На фоне пристального изучения западноевропейской художественной культуры у Третьякова укреплялась вера в будущее русской школы живописи.

Уже в первые годы собирательства Третьяков понял, что у него нет достаточно опыта, чтобы покупать картины старых мастеров. Поэтому он остановил свой выбор на работах своих современников. В этом случае коллекционер застрахован от подделки: работа приобретается непосредственно у автора или с выставки. Первые картины для галереи были приобретены в 1856 г. у авторов. Эти два небольших полотна – «Стычка с финляндскими контрабандистами» В. Г. Худякова и «Искушение» Н. Г. Шильдера – и сейчас находятся в одном из залов Третьяковской галереи, напоминая о начале коллекционирования П. М. Третьякова. Именно эти работы положили начало знаменитой Третьяковской галерее.

В. Г. Худяков «Стычка с финляндскими контрабандистами», 1853	В. Г. Шильдер «Искушение», не датировано

А. П. Боткина, дочь П. М. Третьякова, вспоминала, что сначала приобретённые картины развешивались в жилых комнатах – кабинете Павла Михайловича, столовой, гостиной. Собрание картин быстро увеличивалось, и уже не было возможности вместить их все в жилом доме. В 1872 г. было принято решение сделать пристройку к дому для размещения коллекции. Проект Павел Михайлович поручил своему зятю (мужу сестры Софьи Михайловны) архитектору Александру Степановичу Каминскому. Весной 1874 г. картины были перевешены в новое помещение. В галерею вели два входа: один – непосредственно из жилых комнат, другой – для публики, с улицы. В 1882 г. Павлу Михайловичу пришлось пристроить ещё шесть залов вдоль Малого Толмачёвского переулка для размещения полотен В. В. Верещагина. Забегая вперёд, скажем, что галерея после смерти Павла Михайловича несколько раз перестраивалась. Последняя большая реконструкция завершилась в 1993 году.

Проходя по залам второй половины XIX в. нынешней Третьяковки, невольно замечаешь, как много, в них портретов известных деятелей русской культуры. Это не случайно. Ведь заказчиком этих портретов был сам П. М. Третьяков. Идея создания национальной галереи подтолкнула Павла Михайловича к мысли о собирании портретов самых известных деятелей литературы и искусства России. Многие известные художники (Крамской, Репин, Перов и другие) получали от Павла Михайловича заказы на портреты. Он всегда внимательно следил за их исполнением: помогал договариваться с самим портретируемым, иногда был недоволен результатом (как, например, произошло с портретом И. С. Тургенева, который выполнял Репин).

Увлекательная история связана с созданием знаменитого портрета Л.Н. Толстого, который был заказан Крамскому в 1873 г. Из письма Третьякова Крамскому: «Сама судьба благоволит нашему предприятию, я только думал: “Как бы хорошо было Ивану Николаевичу проехать в Ясную Поляну”, а Вы уж там! Дай Бог Вам успеть! Хотя мало надежды имею, но прошу Вас: сделайте одолжение для меня, употребите всё Ваше могущество, чтобы добыть этот портрет». Из ответа Крамского: «Никакие просьбы и аргументы на него (Л. Н. Толстого) не действовали. Наконец я начал делать уступки всевозможные и дошёл в этом до крайних пределов. Одним из последних аргументов с моей стороны был следующий: “Я слишком уважаю причины, по которым Ваше сиятельство отказываете мне в сеансах, чтобы далее настаивать, и, разумеется, должен буду навсегда отказаться от надежды написать портрет, но ведь портрет Ваш должен быть и будет в галерее. – Как так? – Очень просто: я, разумеется, его не напишу и никто из моих современников, но лет через 30, 40, 50 он будет написан, и тогда останется только пожалеть, что портрет не был сделан своевременно”». Толстой согласился позировать только с тем условием, что если портрет ему не понравится, то его придётся уничтожить. Как известно, портрет этот «уцелел». Сейчас этот портрет Толстого – один из самых ярких и запоминающихся образов великого писателя, со знаменитым «пронизывающим» взглядом – украшает зал Крамского в Третьяковской галерее. Позднее Толстой признавался в одном из писем, что, согласившись позировать Крамскому для портрета, он чувствует себя «как гимназистка, потерявшая невинность» – не в силах больше отказать никому из художников, желающих его писать. Ни И. Репин, ни Н. Ге, которые впоследствии много трудились в Ясной Поляне, уже не испытывали никаких затруднений в работе «с натуры» над образом великого писателя.

«Дьявольское художественное чутье» (выражение Крамского) позволяло Третьякову приобретать картины вопреки мнению просвещённых современников, оценке критиков и публики. Например, «Меншиков в Берёзове» Сурикова – картина, вызвавшая много неодобрительных суждений, сразу и безоговорочно понравилась Третьякову, была куплена для галереи. «О картине Сурикова я был постоянно одного мнения, мне в ней многое очень нравится по частям и в общем, в восторг же я не приходил... Но такое поголовной осуждение всех художников... меня так удивляло, как и самодовольство Сурикова… Тому же, что картину начинают всё более и более одобрять, я не удивляюсь», – замечает Третьяков в одном из писем.

Приобретая картину Репина «Иван Грозный и его сын Иван 15 марта 1581 года», Павел Михайлович мог навлечь на себя гнев властей, так как в образах картины цензура увидела намёк на оскорбление царя и власти. Третьяков дал подписку не выставлять это полотно в галерее. Картина была повешена в отдельной комнате, куда допускались только близкие и друзья коллекционера. Лишь спустя полгода запрет был снят.

М. В. Нестеров

Видение отроку Варфоломею, 1889–1890

Не только сам П. М. Третьяков, но и его семья были своеобразным «полем притяжения» для русских деятелей искусства. Третьяков женился в 1865 г. на Вере Николаевне Мамонтовой, которая приходилась родственницей известному меценату Савве Ивановичу Мамонтову (их отцы были братьями). Этот брак был гармоничным и счастливым. «Лапочка моя милая, моя бесценная голубушка» – такими ласковыми словами начинаются многие письма Павла Михайловича, обращённые к жене. «Голубка моя Вера, можешь ли ты понять, как глубоко я благодарен Богу за то счастье, которым я пользуюсь… за то чудесное благополучие, каким я окружен, заключающее в себе тебя и детей наших», – писал П. М. Третьяков жене.

У Павла Михайловича и Веры Николаевны было шестеро детей – четыре дочери и два сына. Из письма Павла Михайловича Вере Николаевне в 1877 г.: «Искренно от всей души благодарю Бога и тебя, что мне довелось сделать тебя счастливой, впрочем, тут большую вину имеют дети: без них не было полного счастья! Дай Бог только, чтобы и в будущем они были бы причиной к тому же и, если можно, ещё к большему счастью».

От дочерей Третьяков требовал беспрекословного подчинения его воле. Девочки получили домашнее образование, учились музыке. Особенно музыкально одарённой была старшая дочь, Вера. Но отец воспротивился ее поступлению в консерваторию. Павел Михайлович запрещал своим дочерям участвовать в любительских театральных спектаклях, которые устраивались у соседей Третьяковых по даче – в имении Алексеевых Любимовке. Театральным кружком там руководил Костя Алексеев – будущий великий режиссёр К. С. Станиславский.

Как и все представители купеческого сословия, Третьяков мечтал, чтобы его дочери вышли замуж за состоятельных предпринимателей. Девочки, которые росли в атмосфере искусства, выбрали себе в мужья людей далеких от торговых дел, – музыкантов, врачей, художников. По воспоминаниям старшей дочери Третьяковых Веры Павловны мы знаем, какая горькая и мучительная история предшествовала её замужеству с известным пианистом, учеником Листа А. Зилоти. Только сильно пошатнувшееся здоровье Веры Павловны (она заболела нервным расстройством из-за отказа отца) вынудило Павла Михайловича согласиться на этот брак.

Две другие дочери Третьяковых – Александра и Мария – были замужем за двумя братьями Боткиными, Сергеем и Александром Сергеевичами, породнившись таким образом с одной из самых замечательных русских семей, которая дала выдающихся людей на разных поприщах. Младшая, Любовь Павловна, вышла замуж за художника Н. Гриценко, а вторым браком была замужем за знаменитым художником «Мира искусства» Л. Бакстом. «Зятьёв своих он полюбил, хотя между ними не было ни одного купца. Особенно Павел Михайлович был близок с Сергеем Сергеевичем Боткиным. Его привлекала к нему общность художественных вкусов», – вспоминала дочь коллекционера А. П. Боткина.

К сожалению, беда не обошла эту семью. Словно злой рок преследовал детей – мальчиков Третьяковых. Первый сын, Миша, пережил отца, но был болен душевной болезнью. А младший, Ваня, здоровый, жизнерадостный, музыкальный мальчик, всеобщий любимец, надежда отца, скончался от скарлатины, когда ему было 8 лет. Для Павла Михайловича смерть младшего сына стала страшным потрясением, крушением всех надежд. Старший сын, Миша, был неизлечимо болен и не мог наследовать отцовское дело. Павел Михайлович все надежды возлагал на младше! сына, которого безумно любил. Он так и не сумел оправиться от этой потери, «так все нутро перевернуло». Навсегда исчез весёлый блеск в его глазах, он стал угрюмее и замкнутее.

Дом Третьяковых всегда был наполнен звуками музыки. «Вера Николаевна играла дома всякий день по утрам... Она играла ноктюрны Фильда, этюды Гензельта и Шопена, Шопена без конца», – вспоминала А. П. Боткина. Павел Михайлович очень любил музыку, находил время для посещения оперы. «В музыке мы всегда сходились в мнении, – вспоминала Вера Николаевна. – Как я, так и он (П. М. Третьяков) особенно любили классическую музыку. Моего любимого Баха он бессознательно любил, что меня весьма удивляло, потому что этот род музыки надо прежде изучить и потом только можно полюбить». Третьяковы были членами Музыкального общества в Москве, где выступали многие известные исполнители. Близкая дружба связывала Третьяковых и П. И. Чайковского (племянница Павла Михайловича вышла замуж за брата Петра Ильича, Анатолия).

Музыкальные вечера в доме Третьяковых вспоминали многие художники. В. М. Васнецов, которого очень любили в семье Третьяковых, был непременным участником таких встреч. Находясь вдалеке от Москвы, Васнецов писал: «Как бы я рад был теперь приютиться у печки между столиками (моё обыкновенное место) и слушать Баха, Бетховена, Моцарта, играть и понимать, что волновало их душу, радоваться с ними, страдать, торжествовать, понимать великую эпопею человеческого духа рассказанную их звуками». Музыка, звучавшая в доме Третьяковых, не просто дарила наслаждение. Она помогала вызревать новым творческим замыслам, задавала настроение, высвечивала намеченные образы картин.

Диапазон художественных интересов П. М. Третьякова был очень широк: от старинных икон до новых веяний русской живописи рубежа XIX и XX вв. Третьяков неоднократно говорил о том, что «приобретает не только те вещи, которые ему нравятся, но даже и те, которые ему лично не нравятся, но он считает обязанностью не исключать их из . школы, к которой они принадлежат».

Павел Михайлович не упускал любой возможности приобретать подписные вещи XVIII и начала XIX в. Достаточно сказать, что у него в коллекции были превосходные вещи В. Боровиковского, Д. Левицкого, С. Щедрина, К. Брюллова, П. Федотова, этюды А. Иванова...

Группа членов Товарищества передвижных художественных выставок

Но всё-таки наиболее полной и обширной частью собрания стали картины его современников, художников реалистического направления. В1871 г. прошла первая выставка Товарищества передвижников. С этого времени Третьяков становится главным покупателем лучших работ мастеров русской реалистической школы. Павлу Михайловичу была близка демократическая позиция этих художников, жажда служения народу. Он не просто приобретал их картины с выставок. Он часто заказывал произведения и платил авансом за ещё не законченные работы, помогал в денежных затруднениях, ободрял, советовал. В1898 г., уже после смерти Павла Михайловича, один из его сотрудников писал: «Он обладал редким даром угадывать в начинающих художниках будущих великих мастеров, он поддерживал субсидиями как для дальнейшего усовершенствования, так и во время болезни и случайных жизненных невзгод. Немало тысяч франков и лир приходилось мне отправлять таким лицам за границу от его имени». Поразительным примером человеческого участия является переписка П. М. Третьякова и Ф. А. Васильева, «гениального мальчика» (по выражению Крамского), который в 23 года умер от чахотки в Ялте. Третьяков высылал ежемесячно деньги неизлечимо больному художнику, а после его смерти приобрёл значительную часть его художественного наследия.

Как правило, Третьяков просил художников уступить ему картину за меньшую сумму, чем предлагал художник. Происходило это не от скупости, а из необходимости покупать много картин для создания общественной галереи. Не все художники это сразу понимали. «Вот Вы опять обиделись, – писал П. М. Третьяков И. Е. Репину, – Ради Бога, не ровняйте меня с любителями, всеми другими собирателями, приобретателями, то есть с публикой; не обижайтесь на меня за то, за что вправе обидеться на них».

Самым крупным приобретением Третьякова стала Туркестанская серия работ В. В. Верещагина. Эти большие полотна, созданные под впечатлением Туркестанского похода и пребывания в Средней Азии, произвели очень сильное впечатление на П. М.Третьякова. Он приобрёл серию целиком за огромную по тем временам сумму – 92 тыс. руб. и... решил подарить её Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества с условием, чтобы для картин было выстроено специальное помещение. Училище не выполнило это условие. Третьяков был вынужден взять эти картины себе и пристроить в 1882 г. для них специальные залы к своей галерее. 

Современники единодушно отмечали, что в выборе картин на Третьякова никто не влиял. То, что покупались иногда не лучшие и второсортные картины, сам Павел Михайлович объяснял тем, что ему хотелось как можно полнее представить всю русскую школу живописи. Как нелегко ему давался этот выбор, мы знаем из писем: «Я беру, весьма, может быть, ошибочно, всё только то, что нахожу нужным для полной картины нашей живописи, избегая по возможности неприличного. Что Вы находите нужным, другие находят ненужным, а нужным то, что для Вас не нужно. Одни говорят – должно быть непременно поучительное содержание, другие требуют поэтического третьи – народного быта, и только его одного, четвёртые – только лёгкого, приятного, пятые – прежде всего самой живописи, техники, колорита и так далее, без конца. Народу нужно опять что-то другое... кто прав? И я продолжаю пополнять своё собрание без уверенности в пользе дела ... но с любовью». Может быть именно эта одушевлённость коллекции Третьякова любовью была так притягательна для  всех, особенно для самих художников. Каждый из них почитал за честь быть представленным в галерее Третьякова. Это было равносильно сильно общественному признанию.

Вот строки из письма И. Левитана в связи приобретением Третьяковым его пейзажа «Над вечным покоем»: «Я так несказанно счастлив сознанием, что последняя моя работа снова попадёт к Вам, что со вчерашнего дня нахожусь в каком-то экстазе... Что эта последняя попала к Вам, трогает меня потому так сильно, что в ней я весь со всей своей техникой, со всем своим содержанием, и мне до слёз больно было бы, если бы она миновала Ваше колоссальное собрание». Этот пейзаж – одна из любимых картин П. М. Третьякова.

В. Серов

Портрет С. М.Третьякова, 1895.

Исполнен по заказу П. М. Третьякова посмертно по фотографии

После передачи галереи городу Павел Михайлович согласно условию завещания остался с семьёй жить в своём доме, продолжал на свои деньги пополнять коллекцию, заботиться о размещении и перевеске картин.

Он совершал своё служение тихо, скромно, не ожидая похвал и почестей. О его величайшей скромности говорят все современники. Третьяков никогда не выходил к посетителям, даже к царским особам. Однажды ему пришлось нарушить это правило, когда весной 1893 г. в честь открытия галереи для публики явилась царская семья – Александр III с женой и детьми. Возможно, именно это посещение первой общедоступной галереи русского искусства царской семьёй подтолкнуло к решению открыть в Петербурге Императорский Русский музей. Он открылся в 1898 г.

После передачи галереи городу Третьякова очень огорчала шумиха, которая поднялась вокруг его имени. Он отказался от предложенного ему дворянского звания, ещё раньше – от звания коммерции советника. Единственное звание, которое он носил с гордостью, – звание «Почётный гражданин города Москвы».

Не присутствовал Третьяков и на I съезде русских художников в апреле-мае 1894 г., после знаменательного события – передачи в дар всего собрания коллекционера городу Москве. Этот съезд, проходивший в необыкновенно торжественной атмосфере, как бы подвёл итог всей деятельности П. М. Третьякова. Ярче всего этот итог отразился в словах И. Е. Репина: «Третьяков довёл своё дело до грандиозных, беспримерных размеров и один вынес на своих плечах вопрос существования целой русской школы живописи. Колоссальный, необыкновенный подвиг!»

В последние годы жизни Павел Михайлович тяжело болел. Когда ему становилось чуть лучше, он отправлялся в очередные путешествия, посещал выставки, любовался старинной архитектурой. В письмах он не уставал подбадривать тяжелобольную жену: «Ты больна три года, и я также болен три года, но я ни на минуту не беспокоюсь, ни на минуту не делаюсь скучнее, чем был в самое здоровое время, что также весело и приятно, я так же всем занимаюсь и интересуюсь!» Ничто не предвещало, что через несколько месяцев, 10 декабря 1898 г., Павел Михайлович скончается от язвы желудка, осложнённой перитонитом. Последние слова, которые он произнёс: «Берегите галерею».

М. В. Нестеров после смерти Павла Михайловича написал замечательные слова о нём: «Молчаливый, скромный, как бы одинокий, без какой-либо аффектации он делал своё дело: оно было потребностью его сердца, гражданского сознания, большой любви к искусству своей родины... Кому не приходила мысль о том, что, не появись в своё время П. М. Третьяков, не отдайся он всецело большой идее, не начни собирать воедино Русское искусство, судьбы его были бы иные: быть может, мы не знали бы ни “Боярыни Морозовой”, ни “Крестного хода”, ни всех тех больших и малых картин, кои сейчас украшают знаменитую Третьяковскую галерею. Тогда, в те далёкие годы, это был подвиг».